Мы продолжаем представлять вам команду нашего Фонда – людей, которые отдают все силы борьбе за свободу беларусов. Сегодня расскажем о Марине Гарбуз – руководителе PR отдела.
А еще – маме, активистке, футбольной фанатке, человеке, который столкнулся с несправедливостью системы в раннем детстве и борется с ней до сих пор.
- Чем ты занималась в начале 2020 года?
- Я участвовала в акциях протеста против присоединения Беларуси к России.
- А как ты вообще там оказалась?
- Я – мама в декретном отпуске. У меня двое детей. Я всю свою жизнь боролась с государством. Надо понимать, что дети из детских домов, это дети, которые знают о государстве все и все только самое плохое.
Когда я училась и ходила на Олимпиады по правам человека, то не могла давать правильные ответы, потому что знала, что ответ не работает.
В данный момент мне 27 лет. А мне говорили, что у меня к 18 будет квартира. Но ее нет ни у меня, ни у моих братьев, ни у кого-то из моих знакомых из детского дома. Потому что наше государство каждый год закручивало гайки. Когда я была в статусе сироты там было такое что ты можешь получить квартиру по месту своей прописки. Но надо понимать, что когда ты ребенок, у тебя место прописки – твой детский дом.
В детском доме ты не можешь получить жилье.
И тебя тогда отправляют в то место, где ты родился. Я из-под Червеня. Стала там в очередь на жилье. В Червене нет строительства. А значит у меня жилья тоже нет.
- Как ты попала в детский дом?
- Когда я была ребенком, у меня погибли родители. Мне было десять, моим братьям еще меньше. Мы были в разных детдомах. Самому младшему три года, среднему – 7.
- Почему в разных детдомах?
- Всегда разъединяют сиблингов. Чтобы было проще усыновить. И даже часто не говорят, что у ребенка есть брат или сестра, потому что такого ребенка могут не взять в приемную семью.
- Никого из вас не усыновили?
- Нет.
- А что теперь с братьями?
- Они уже большие. Учатся, работают, живут в Беларуси.
- Какие у вас отношения?
- Мы много времени не провели вместе, не были близки. Но сейчас мы поддерживаем отношения. Они знают, что если что-то случится, они могут ко мне обратиться, я обязательно помогу. Когда я была в Беларуси, мы виделись 2-3 раза в год – они приезжали ко мне в гости.
- Как ты оцениваешь систему детских домов в Беларуси?
- У меня и моих знакомых только положительные эмоции от детского дома. Потому что мы – дети, которые не знали другого. Не знали человеческой и родительской ласки. Учителя относились к нам очень хорошо – заботились и переживали.
Но детдом – это такие тепличные условия, в которых у тебя все по графику. И когда ты попадаешь во взрослую жизнь, ты сталкиваешься с неожиданными вещами – как сварить суп, как зажечь плиту, как решить какие-то бытовые вопросы. Ты даже не знаешь элементарных своих прав. Не знаешь куда обратиться, какие документы заполнить.
- Твое отношение к Лукашенко?
- Всегда резко негативное. Я всегда считала, что вот в этой всей неразберихе (плохом отношении к детским домам, недостаточной заботе о детях) виноват конкретный человек. На словах все замечательно, а на практике ты даже поступить никуда не можешь.
У ребенка образование в детском доме просто базовое. Когда я поступала в колледж, я удивлялась знаниям других подростков: «Господи, где вы все это узнали?»
Отбирают квоты на поступление для сирот. Все сейчас поступают на общих основаниях. Это замкнутый круг. Учиться ты не можешь и работу нормальную получить не можешь.
- Как ты оказалась в этом замесе в 2020?
- Я работала в разных частных компаниях – вела соцсети, развивала бизнес удаленно. И вот я сидела дома и тогда познакомилась с Северинцем. Я ходила на акции протеста.
Я восхищаюсь этим человеком, который всю свою жизнь борется с Лукашенко. Он пригласил тех людей, которые пошли с ним на митинг, чтобы встретиться и обсудить, как можно улучшить наши акции. И вот я думала, что можно сделать в качестве пиара. И вот так мы и познакомились. Тогда же я увидела стримы Сергея Тихановского.
Он мне напомнил такого простого мужика, который ходит и показывает, что происходит. Дальше я смотрела его стримы, и меня восхищало, что он такой бесстрашный. Он знает, что его будут задерживать, и он смеется, прикалывается.
- Перед выборами ты уже была в СДЖ?
- Когда Сергей Тихановский объявил, что будет баллотироваться, то я отправила заявку, чтобы помочь ему с пиаром. Я помогала и вела соцсети, рекламу и делала это из дома, потому что у меня маленький ребенок.
Когда задержали Сергея и большую часть его инициативной группы, тогда я уже пошла собирать подписи за Светлану Тихановскую на Каменной Горке. Это тоже было такое интересное время, когда ты идешь каждый раз как последний. Целуешь детей, берешь рюкзак с одеждой, паспорт, воду.
- А как муж к этому относился?
- Можно сказать, что муж меня в это и втянул (смеется). Но почему-то когда женщина берется, она отдается полностью делу. Муж был знаком с Северинцем даже раньше меня.
Муж поддерживал меня – он оставался с детьми. Он в это время учился и работал из дома.
- События 9 августа и после: для тебя были неожиданны?
- Вообще нет. Я была наблюдателем и в тот день стояла на участке возле школы. Мы ждали протокол, и мне стали приходить смски от других наблюдателей (интернета же не было), что где-то победила Тихановская.
Но мы знали, что на нашем участке такого не будет – у директрисы сын-омоновец, он много раз приезжал и выгонял нас с участка. То есть мы наблюдали практически из соседнего двора.
9 августа мы ждали протокол (нас было около 100 человек) и вот приехал ОМОН. И я вместе с двумя детьми убегала от ОМОНа.
В общем для меня все было ожидаемо. Но я не думала, что все будет так долго. Я думала, что 9 августа случится этот акт насилия и люди больше не выйдут. Наверное, так и рассчитывал Лукашенко.
Но люди вышли.
- А почему так случилось?
- Каждый человек поверил в то, что он может что-то изменить. Он пришел, отдал свой голос и понял, что его обманули {когда объявили результаты выборов}. После этого он почувствовал себя человеком, который может сказать нет. Если раньше мы рассуждали: «А мы ничего не можем поменять. Пусть там правитель решает.» То теперь мы поняли, что мы можем и должны менять.
- Расскажи о задержании мужа.
- После выборов я участвовала в цепях солидарности, женских маршах. Мы с мужем помогали политзаключенным, в том числе СДЖшникам. Мы помогали письмами, передачами и все это делали вместе с Марфой Рабковой.
Еще я была наблюдателем в судах, ездила в Жодино (забирала оттуда людей). Хотелось как-то помочь.
Это {задержание мужа} случилось 31 августа. Муж уехал в БАЖ, чтобы помочь опрашивать людей, которые вышли с Окрестина. А я пошла распечатывать плакаты на акцию.
Через полтора часа я вернулась домой и услышала звонок в дверь. Я думала, что приехал муж. Сын побежал и открыл людям в черном, а я только успела написать Марфе Рабковой, что за мной пришли, потом удалила телеграм.
Я понимала, что за мной пришли, потому что я в «Стране для Жизни», была в штабе Тихановской. Поэтому я испытала шок, когда мне сказали, что мой муж задержан, и они пришли с обыском.
Его обвинили в организации массовых беспорядков. А потом через адвоката мне передавали, что его задержали из-за меня, потому что у меня двое детей. Тогда они еще не могли себе позволить арестовать женщину с двумя маленькими детьми. Такой момент давления на меня.
Это был ГУБОП (около 10 человек, но в квартиру зашли трое) они говорили, что все про меня знают, что я тоже участница, и надеются(!), что я возьмусь за голову и буду думать, как воспитывать своих детей.
Забрали всю технику, кроме моего телефона. Я уговорила его оставить, чтобы я могла работать с этого телефона. Это была их большая ошибка (смеется). Через него я позакрывала все аккаунты свои и мужа. Все удалила и почистила, всех предупредила.
- Что было дальше с мужем?
- Отвезли в СК, потом на Окрестина, дальше – на Володарку. Отпустили на десятые сутки и все это время говорили, что его задержали из-за меня. Давили, чтобы я замолчала и перестала давать интервью.
В итоге уже меня вызвали в СК повесткой (сначала звонили). Причем мне сказали: «Пристройте, куда хотите детей и приходите в понедельник к нам.» Это был последний звоночек, и я поняла, что в понедельник меня будут закрывать.
Поэтому в пятницу мы на нескольких машинах уехали и легли на дно. Подняла детей в пижамах, и в 12 часов ночи мы бежали. Выходные провели без связи.
И в понедельник у меня была уже виза – мы выехали через границу.
- Все прошло нормально?
- Сложно это так назвать. Автобус ехал совсем пустой (в Литве уже начинался карантин). Кроме меня с детьми и водителя-литовца там никого не было. Он очень сильно волновался за нас, потому что я в двух словах объяснила, что мы бежим. Мы прошли паспортный контроль и уже отъезжали, но нас догнали таможенники. Я подумала, ну все, нас забирают.
Они решили еще раз меня допросить, опять проверяли мой паспорт. Мы там стояли около часа. Дети сидели плакали, а водитель никуда не уезжал, хотя они говорили ему уезжать. Он отказался. Сказал: «Нет, тут женщина с детьми.» Он позвонил всем и рассказал, что автобус задерживают. Думаю, это очень сильно помогло, и нас в конце концов выпустили.
- А муж в это время был в Беларуси?
- Да. Он сидел. Через 2-3 дня после моего отъезда его выпустили. Он вышел запуганный. Связался со мной, сказал, чтобы я ничего не предпринимала, что его выпустили с условием того, что я буду молчать. Потом нам удалось окольными путями вывезти его из страны в Литву.
- В Литве ты сразу начала работать в фонде «Страна для Жизни»?
- Да, я встретилась здесь с Марией Мороз. У нее к этому моменту уже была идея создания фонда.
Она предложила мне заниматься политзаключенными – делать то, что я делала в Беларуси. Плюс я занимаюсь еще пиаром.
Суть моей работы заключается в том, чтобы как можно большее число людей узнали о возможности помочь беларусам.
- А в чем сложность твоей работы?
- Если не брать эмоциональную составляющую (общение с родными политзаключенных, у каждого из которых своя боль), то самая главная проблема – это доверие. Есть фонды, которые подмочили репутацию, и сейчас приходится доказывать, что наш фонд хороший.
Хотя мы стараемся это делать. Мы публикуем прозрачные отчеты, мы все открыты, чтобы люди знали, что мы не просто какие-то наемные работники. Мы – беларусы, которые хотят вернуться домой, в свободную Беларусь.
- Ты лично сталкивалась с недоверием к фонду «Страна для Жизни»?
- Безусловно. На фэйсбуке можно почитать комментарии, хотя есть и много хороших.
Но есть еще и массовые атаки на наши рекламные кабинеты. В данный момент они заблокированы во всех соцсетях. И мы не можем из-за этого даже запустить рекламу, что очень усложняет нашу работу и помощь политзаключенным и членам их семей.
- Беларусы в Литве делают достаточно для победы?
- Нет. Но я не могу их осуждать. У каждого своя ситуация. Но есть примеры людей, которые выехали, и начали строить свою жизнь. А есть люди, которые не могут просто сидеть, когда в твоей стране происходят такие ужасные события.
Хотя когда я приехала в Литву с детьми, без мужа, я думала, что вряд ли тоже смогу что-то делать. Где взять еду, как оплатить квартиру? Такие бытовые штуки, они жутко мешают, и мне кажется, именно поэтому Лукашенко и выгоняет всех активистов. Потому что за границей это сложнее делать {бороться с диктатурой}.
- Плюс, у того кто уехал, теряется определенный авторитет внутри страны.
- Да. У активистов СДЖ, которые остались в стране, есть обида что ты уехал. Хотя я пытаюсь донести до них, что я потеряла дом, бизнес, теплую кровать. А здесь вынуждена жить в не самых лучших условиях, потому что у меня элементарно не хватает денег.
- Как считаешь, сегодня Лукашенко в Беларуси всех подавил, все зачистил?
- Нет. Я считаю, что он уйдет. Только надо понимать каким способом.
- Каким ты видишь развитие Беларуси. Она должна быть внеблоковой страной, в ЕС, или с Россией?
- Я вижу Беларусь нейтральной страной, мне кажется, если дать людям возможность реализации, наша страна будет жить хорошо. Еще я хочу, чтобы люди имели возможность свободно перемещаться между странами, существовал безвизовый режим.
- Как считаешь, что делать с теми, кто сейчас находится в тюрьмах из-за своей гражданской позиции. Им нужно будет выплатить какую-то компенсацию, когда они выйдут на свободу?
- Наш Фонд готовит программу реабилитации для тех, кто выйдет на свободу. Это обследования и реабилитация. Это то, что можем сделать мы. А если смотреть со стороны государства, то нужна будет компенсация. Возможно, за счет продажи резиденций Лукашенко.
- Твоя голодовка. Это был эмоциональный шаг? И чего ты хотела этим добиться?
- Когда я объявила голодовку, шел десятый день сухой голодовки Игоря Банцера. Я к нему отношусь с большим уважением. Это тот человек, который борется на протяжении всей своей жизни, просто своими методами. Плюс тогда голодали Игорь Лосик и Дмитрий Фурманов, и это все было вместе. Я понимала, что этим людям до такой степени тяжело, что они идут на крайние меры.
Мне тоже было очень тяжело в этой ситуации. Но я не могла поехать в Беларусь и стать с ними рядом, поэтому я объявила голодовку, чтобы хоть так их поддержать. Это был эмоциональный шаг.
- Неожиданный (для меня) факт. Ты участвовала в фанатском движении. Как ты в нем вообще оказалась?
- После детского дома я приехала в Минск и поступила в железнодорожный колледж. Мне было 15 лет. И тогда я познакомилась с футболом. Это был 2009 год. Тогда существовала такая замечательная команда МТЗ-РИПО.
- Почему ты стала болеть именно за нее?
- Я такой человек, который всегда идет против системы. Тогда все футбольные клубы считались фашистами. Я шла туда, где против всего этого. Я была за мир, за любовь, за братство. Поэтому – «антифа». И поэтому – МТЗ-РИПО.
- До какого года ты была фанаткой?
- И участвовала, и болела, и на выезды ездила до самого расформирования клуба. То есть когда закрыли финансирование – клуб скатился. Мы пытались его сами поддерживать, но не потянули.
- Пробивала золотой сезон? {посещение всех официальных матчей команды за год}
- Нет, я же еще училась и работала в это время (смеется).
- Вспомни самого классного игрока той поры.
- (Смеется). Ты шутишь что ли? Мне было важно то, что вокруг.
- Какой был самый опасный выезд?
- Сейчас вспоминается почему-то Витебск. Там был решающий какой-то матч. Мы арендовали автобусы. Когда мы приехали, поняли, что вряд ли оттуда уедем. Дальше автобусы уехали, и мы добирались сами, еще футболисты нам помогали.
- А что случилось?
- Хорошие фанаты нас встречали.
- Самые принципиальные поединки с кем были?
- С минским «Динамо». Мы один город делили. Был и есть еще ФК «Минск», но он такой тихий, спокойный.
Надо понимать, почему распадается фанатское движение как таковое. Потому что уже тогда государство знало, что любое объединение людей – это опасно. И чтобы на матч попасть, они снимали людей на камеру, брали наши паспортные данные.
Блиц.
- Самое большое разочарование за последний год?
- Разочаровалась в некоторых людях, которые забыли о том, что происходит в Беларуси.
- Самая большая радость за последний год?
- Очень сильно радовалась, когда выжил Степан Латыпов.
- Тихановский или Тихановская?
- Тихановский.
- Северинец или Тихановский?
- … Северинец.
- Беларусь или Литва?
- Беларусь.
- МТЗ-РИПО или «Партизан»?
- Нельзя так вообще спрашивать.
- Отель или палатка?
- Палатка.
- Автомобиль или мотоцикл?
- Мотоцикл.
- Конфеты или фрукты?
- Фрукты.
- Facebook или ВКонтакте?
- Instagram.
Помочь работе Фонда можно ЗДЕСЬ.
А еще – маме, активистке, футбольной фанатке, человеке, который столкнулся с несправедливостью системы в раннем детстве и борется с ней до сих пор.
- Чем ты занималась в начале 2020 года?
- Я участвовала в акциях протеста против присоединения Беларуси к России.
- А как ты вообще там оказалась?
- Я – мама в декретном отпуске. У меня двое детей. Я всю свою жизнь боролась с государством. Надо понимать, что дети из детских домов, это дети, которые знают о государстве все и все только самое плохое.
Когда я училась и ходила на Олимпиады по правам человека, то не могла давать правильные ответы, потому что знала, что ответ не работает.
В данный момент мне 27 лет. А мне говорили, что у меня к 18 будет квартира. Но ее нет ни у меня, ни у моих братьев, ни у кого-то из моих знакомых из детского дома. Потому что наше государство каждый год закручивало гайки. Когда я была в статусе сироты там было такое что ты можешь получить квартиру по месту своей прописки. Но надо понимать, что когда ты ребенок, у тебя место прописки – твой детский дом.
В детском доме ты не можешь получить жилье.
И тебя тогда отправляют в то место, где ты родился. Я из-под Червеня. Стала там в очередь на жилье. В Червене нет строительства. А значит у меня жилья тоже нет.
- Как ты попала в детский дом?
- Когда я была ребенком, у меня погибли родители. Мне было десять, моим братьям еще меньше. Мы были в разных детдомах. Самому младшему три года, среднему – 7.
- Почему в разных детдомах?
- Всегда разъединяют сиблингов. Чтобы было проще усыновить. И даже часто не говорят, что у ребенка есть брат или сестра, потому что такого ребенка могут не взять в приемную семью.
- Никого из вас не усыновили?
- Нет.
- А что теперь с братьями?
- Они уже большие. Учатся, работают, живут в Беларуси.
- Какие у вас отношения?
- Мы много времени не провели вместе, не были близки. Но сейчас мы поддерживаем отношения. Они знают, что если что-то случится, они могут ко мне обратиться, я обязательно помогу. Когда я была в Беларуси, мы виделись 2-3 раза в год – они приезжали ко мне в гости.
- Как ты оцениваешь систему детских домов в Беларуси?
- У меня и моих знакомых только положительные эмоции от детского дома. Потому что мы – дети, которые не знали другого. Не знали человеческой и родительской ласки. Учителя относились к нам очень хорошо – заботились и переживали.
Но детдом – это такие тепличные условия, в которых у тебя все по графику. И когда ты попадаешь во взрослую жизнь, ты сталкиваешься с неожиданными вещами – как сварить суп, как зажечь плиту, как решить какие-то бытовые вопросы. Ты даже не знаешь элементарных своих прав. Не знаешь куда обратиться, какие документы заполнить.
- Твое отношение к Лукашенко?
- Всегда резко негативное. Я всегда считала, что вот в этой всей неразберихе (плохом отношении к детским домам, недостаточной заботе о детях) виноват конкретный человек. На словах все замечательно, а на практике ты даже поступить никуда не можешь.
У ребенка образование в детском доме просто базовое. Когда я поступала в колледж, я удивлялась знаниям других подростков: «Господи, где вы все это узнали?»
Отбирают квоты на поступление для сирот. Все сейчас поступают на общих основаниях. Это замкнутый круг. Учиться ты не можешь и работу нормальную получить не можешь.
- Как ты оказалась в этом замесе в 2020?
- Я работала в разных частных компаниях – вела соцсети, развивала бизнес удаленно. И вот я сидела дома и тогда познакомилась с Северинцем. Я ходила на акции протеста.
Я восхищаюсь этим человеком, который всю свою жизнь борется с Лукашенко. Он пригласил тех людей, которые пошли с ним на митинг, чтобы встретиться и обсудить, как можно улучшить наши акции. И вот я думала, что можно сделать в качестве пиара. И вот так мы и познакомились. Тогда же я увидела стримы Сергея Тихановского.
Он мне напомнил такого простого мужика, который ходит и показывает, что происходит. Дальше я смотрела его стримы, и меня восхищало, что он такой бесстрашный. Он знает, что его будут задерживать, и он смеется, прикалывается.
- Перед выборами ты уже была в СДЖ?
- Когда Сергей Тихановский объявил, что будет баллотироваться, то я отправила заявку, чтобы помочь ему с пиаром. Я помогала и вела соцсети, рекламу и делала это из дома, потому что у меня маленький ребенок.
Когда задержали Сергея и большую часть его инициативной группы, тогда я уже пошла собирать подписи за Светлану Тихановскую на Каменной Горке. Это тоже было такое интересное время, когда ты идешь каждый раз как последний. Целуешь детей, берешь рюкзак с одеждой, паспорт, воду.
- А как муж к этому относился?
- Можно сказать, что муж меня в это и втянул (смеется). Но почему-то когда женщина берется, она отдается полностью делу. Муж был знаком с Северинцем даже раньше меня.
Муж поддерживал меня – он оставался с детьми. Он в это время учился и работал из дома.
- События 9 августа и после: для тебя были неожиданны?
- Вообще нет. Я была наблюдателем и в тот день стояла на участке возле школы. Мы ждали протокол, и мне стали приходить смски от других наблюдателей (интернета же не было), что где-то победила Тихановская.
Но мы знали, что на нашем участке такого не будет – у директрисы сын-омоновец, он много раз приезжал и выгонял нас с участка. То есть мы наблюдали практически из соседнего двора.
9 августа мы ждали протокол (нас было около 100 человек) и вот приехал ОМОН. И я вместе с двумя детьми убегала от ОМОНа.
В общем для меня все было ожидаемо. Но я не думала, что все будет так долго. Я думала, что 9 августа случится этот акт насилия и люди больше не выйдут. Наверное, так и рассчитывал Лукашенко.
Но люди вышли.
- А почему так случилось?
- Каждый человек поверил в то, что он может что-то изменить. Он пришел, отдал свой голос и понял, что его обманули {когда объявили результаты выборов}. После этого он почувствовал себя человеком, который может сказать нет. Если раньше мы рассуждали: «А мы ничего не можем поменять. Пусть там правитель решает.» То теперь мы поняли, что мы можем и должны менять.
- Расскажи о задержании мужа.
- После выборов я участвовала в цепях солидарности, женских маршах. Мы с мужем помогали политзаключенным, в том числе СДЖшникам. Мы помогали письмами, передачами и все это делали вместе с Марфой Рабковой.
Еще я была наблюдателем в судах, ездила в Жодино (забирала оттуда людей). Хотелось как-то помочь.
Это {задержание мужа} случилось 31 августа. Муж уехал в БАЖ, чтобы помочь опрашивать людей, которые вышли с Окрестина. А я пошла распечатывать плакаты на акцию.
Через полтора часа я вернулась домой и услышала звонок в дверь. Я думала, что приехал муж. Сын побежал и открыл людям в черном, а я только успела написать Марфе Рабковой, что за мной пришли, потом удалила телеграм.
Я понимала, что за мной пришли, потому что я в «Стране для Жизни», была в штабе Тихановской. Поэтому я испытала шок, когда мне сказали, что мой муж задержан, и они пришли с обыском.
Его обвинили в организации массовых беспорядков. А потом через адвоката мне передавали, что его задержали из-за меня, потому что у меня двое детей. Тогда они еще не могли себе позволить арестовать женщину с двумя маленькими детьми. Такой момент давления на меня.
Это был ГУБОП (около 10 человек, но в квартиру зашли трое) они говорили, что все про меня знают, что я тоже участница, и надеются(!), что я возьмусь за голову и буду думать, как воспитывать своих детей.
Забрали всю технику, кроме моего телефона. Я уговорила его оставить, чтобы я могла работать с этого телефона. Это была их большая ошибка (смеется). Через него я позакрывала все аккаунты свои и мужа. Все удалила и почистила, всех предупредила.
- Что было дальше с мужем?
- Отвезли в СК, потом на Окрестина, дальше – на Володарку. Отпустили на десятые сутки и все это время говорили, что его задержали из-за меня. Давили, чтобы я замолчала и перестала давать интервью.
В итоге уже меня вызвали в СК повесткой (сначала звонили). Причем мне сказали: «Пристройте, куда хотите детей и приходите в понедельник к нам.» Это был последний звоночек, и я поняла, что в понедельник меня будут закрывать.
Поэтому в пятницу мы на нескольких машинах уехали и легли на дно. Подняла детей в пижамах, и в 12 часов ночи мы бежали. Выходные провели без связи.
И в понедельник у меня была уже виза – мы выехали через границу.
- Все прошло нормально?
- Сложно это так назвать. Автобус ехал совсем пустой (в Литве уже начинался карантин). Кроме меня с детьми и водителя-литовца там никого не было. Он очень сильно волновался за нас, потому что я в двух словах объяснила, что мы бежим. Мы прошли паспортный контроль и уже отъезжали, но нас догнали таможенники. Я подумала, ну все, нас забирают.
Они решили еще раз меня допросить, опять проверяли мой паспорт. Мы там стояли около часа. Дети сидели плакали, а водитель никуда не уезжал, хотя они говорили ему уезжать. Он отказался. Сказал: «Нет, тут женщина с детьми.» Он позвонил всем и рассказал, что автобус задерживают. Думаю, это очень сильно помогло, и нас в конце концов выпустили.
- А муж в это время был в Беларуси?
- Да. Он сидел. Через 2-3 дня после моего отъезда его выпустили. Он вышел запуганный. Связался со мной, сказал, чтобы я ничего не предпринимала, что его выпустили с условием того, что я буду молчать. Потом нам удалось окольными путями вывезти его из страны в Литву.
- В Литве ты сразу начала работать в фонде «Страна для Жизни»?
- Да, я встретилась здесь с Марией Мороз. У нее к этому моменту уже была идея создания фонда.
Она предложила мне заниматься политзаключенными – делать то, что я делала в Беларуси. Плюс я занимаюсь еще пиаром.
Суть моей работы заключается в том, чтобы как можно большее число людей узнали о возможности помочь беларусам.
- А в чем сложность твоей работы?
- Если не брать эмоциональную составляющую (общение с родными политзаключенных, у каждого из которых своя боль), то самая главная проблема – это доверие. Есть фонды, которые подмочили репутацию, и сейчас приходится доказывать, что наш фонд хороший.
Хотя мы стараемся это делать. Мы публикуем прозрачные отчеты, мы все открыты, чтобы люди знали, что мы не просто какие-то наемные работники. Мы – беларусы, которые хотят вернуться домой, в свободную Беларусь.
- Ты лично сталкивалась с недоверием к фонду «Страна для Жизни»?
- Безусловно. На фэйсбуке можно почитать комментарии, хотя есть и много хороших.
Но есть еще и массовые атаки на наши рекламные кабинеты. В данный момент они заблокированы во всех соцсетях. И мы не можем из-за этого даже запустить рекламу, что очень усложняет нашу работу и помощь политзаключенным и членам их семей.
- Беларусы в Литве делают достаточно для победы?
- Нет. Но я не могу их осуждать. У каждого своя ситуация. Но есть примеры людей, которые выехали, и начали строить свою жизнь. А есть люди, которые не могут просто сидеть, когда в твоей стране происходят такие ужасные события.
Хотя когда я приехала в Литву с детьми, без мужа, я думала, что вряд ли тоже смогу что-то делать. Где взять еду, как оплатить квартиру? Такие бытовые штуки, они жутко мешают, и мне кажется, именно поэтому Лукашенко и выгоняет всех активистов. Потому что за границей это сложнее делать {бороться с диктатурой}.
- Плюс, у того кто уехал, теряется определенный авторитет внутри страны.
- Да. У активистов СДЖ, которые остались в стране, есть обида что ты уехал. Хотя я пытаюсь донести до них, что я потеряла дом, бизнес, теплую кровать. А здесь вынуждена жить в не самых лучших условиях, потому что у меня элементарно не хватает денег.
- Как считаешь, сегодня Лукашенко в Беларуси всех подавил, все зачистил?
- Нет. Я считаю, что он уйдет. Только надо понимать каким способом.
- Каким ты видишь развитие Беларуси. Она должна быть внеблоковой страной, в ЕС, или с Россией?
- Я вижу Беларусь нейтральной страной, мне кажется, если дать людям возможность реализации, наша страна будет жить хорошо. Еще я хочу, чтобы люди имели возможность свободно перемещаться между странами, существовал безвизовый режим.
- Как считаешь, что делать с теми, кто сейчас находится в тюрьмах из-за своей гражданской позиции. Им нужно будет выплатить какую-то компенсацию, когда они выйдут на свободу?
- Наш Фонд готовит программу реабилитации для тех, кто выйдет на свободу. Это обследования и реабилитация. Это то, что можем сделать мы. А если смотреть со стороны государства, то нужна будет компенсация. Возможно, за счет продажи резиденций Лукашенко.
- Твоя голодовка. Это был эмоциональный шаг? И чего ты хотела этим добиться?
- Когда я объявила голодовку, шел десятый день сухой голодовки Игоря Банцера. Я к нему отношусь с большим уважением. Это тот человек, который борется на протяжении всей своей жизни, просто своими методами. Плюс тогда голодали Игорь Лосик и Дмитрий Фурманов, и это все было вместе. Я понимала, что этим людям до такой степени тяжело, что они идут на крайние меры.
Мне тоже было очень тяжело в этой ситуации. Но я не могла поехать в Беларусь и стать с ними рядом, поэтому я объявила голодовку, чтобы хоть так их поддержать. Это был эмоциональный шаг.
- Неожиданный (для меня) факт. Ты участвовала в фанатском движении. Как ты в нем вообще оказалась?
- После детского дома я приехала в Минск и поступила в железнодорожный колледж. Мне было 15 лет. И тогда я познакомилась с футболом. Это был 2009 год. Тогда существовала такая замечательная команда МТЗ-РИПО.
- Почему ты стала болеть именно за нее?
- Я такой человек, который всегда идет против системы. Тогда все футбольные клубы считались фашистами. Я шла туда, где против всего этого. Я была за мир, за любовь, за братство. Поэтому – «антифа». И поэтому – МТЗ-РИПО.
- До какого года ты была фанаткой?
- И участвовала, и болела, и на выезды ездила до самого расформирования клуба. То есть когда закрыли финансирование – клуб скатился. Мы пытались его сами поддерживать, но не потянули.
- Пробивала золотой сезон? {посещение всех официальных матчей команды за год}
- Нет, я же еще училась и работала в это время (смеется).
- Вспомни самого классного игрока той поры.
- (Смеется). Ты шутишь что ли? Мне было важно то, что вокруг.
- Какой был самый опасный выезд?
- Сейчас вспоминается почему-то Витебск. Там был решающий какой-то матч. Мы арендовали автобусы. Когда мы приехали, поняли, что вряд ли оттуда уедем. Дальше автобусы уехали, и мы добирались сами, еще футболисты нам помогали.
- А что случилось?
- Хорошие фанаты нас встречали.
- Самые принципиальные поединки с кем были?
- С минским «Динамо». Мы один город делили. Был и есть еще ФК «Минск», но он такой тихий, спокойный.
Надо понимать, почему распадается фанатское движение как таковое. Потому что уже тогда государство знало, что любое объединение людей – это опасно. И чтобы на матч попасть, они снимали людей на камеру, брали наши паспортные данные.
Блиц.
- Самое большое разочарование за последний год?
- Разочаровалась в некоторых людях, которые забыли о том, что происходит в Беларуси.
- Самая большая радость за последний год?
- Очень сильно радовалась, когда выжил Степан Латыпов.
- Тихановский или Тихановская?
- Тихановский.
- Северинец или Тихановский?
- … Северинец.
- Беларусь или Литва?
- Беларусь.
- МТЗ-РИПО или «Партизан»?
- Нельзя так вообще спрашивать.
- Отель или палатка?
- Палатка.
- Автомобиль или мотоцикл?
- Мотоцикл.
- Конфеты или фрукты?
- Фрукты.
- Facebook или ВКонтакте?
- Instagram.
Помочь работе Фонда можно ЗДЕСЬ.
Продолжить
