Бывшие политзаключенные – про мужские колонии, стратегию выживания за решеткой и силу солидарности.
«Тюремный медик сказал мне: «Твоих уколов нет, будешь лечиться дома»
– Самое тяжелое в заключении – это физические пытки и ограничения буквально во всем, – говорит бывший политзаключенный Анатолий Хиневич. 31-летний Анатолий – программист и бард из Борисова. В 2020 году парень был осужден за якобы сопротивление омоновцам к двум с половиной годам лишения свободы. Бывшего политзаключенного обвинили в том, что он на акции протеста «наносил удары сотрудникам ОМОНа лежа».
Срок Анатолий Хиневич отбывал в ИК-3 «Витьба». Отсидев его полностью, парень вскоре после освобождения покинул Беларусь. Сейчас бывший политзаключенный вместе с мамой Оксаной (которую в январе 2024 года задерживал КГБ в рамках массовой облавы на родственников политзаключенных) живут в Литве.
– Когда ты сидишь в ШИЗО, то все время колотишься от холода, спать невозможно. Первые трое суток я вообще не спал, а на четвертые я бы не сказал, что это был сон, скорее всего я просто потерял сознание на несколько часов. Вот эти пытки и были самым сложным, – делится воспоминаниями Анатолий. – Также первое время, когда я работал на разборке металла, мне не хватало физической силы. Работал с трудом: состояние здоровья не позволяло. Доходило до того, что на руке у меня даже немели пальцы, я их не чувствовал.
– С медициной ситуация была катастрофическая, – делится воспоминаниями про заключение бывший политзаключенный Алексей Головкин. 38-летний Алексей – айтишник из Гродно, с детства имеет инвалидность, болеет гемофилией.
В 2021 году парня осудили к трем годам лишения свободы за протестные комментарии в интернете. Алексею Головкину инкриминировали четыре статьи Уголовного кодекса: «Насилие или угроза применения насилия в отношении сотрудника органов внутренних дел», «Оскорбление представителя власти», «Насилие или угроза в отношении должностного лица, которая исполняет служебные обязанности» и «Принуждение». Среди потерпевших якобы от комментариев Алексея – бывшие министры МВД Шуневич и Караев.
Экс-политзаключенный отбывал срок в ИК-2 в Бобруйске. Во время нахождения за решеткой против парня возбудили новое уголовное дело – по тем же самым эпизодам. После освобождения в августе 2023 года Алексей Головкин уехал из Беларуси и сейчас живет в Швейцарии, где получил статус политического беженца.
– В колонии с медицинской помощью было хуже, чем в СИЗО. Если в СИЗО доктор приходил ко мне достаточно быстро и сразу же делал укол, то в колонии я приходил в санчасть, говорил, что мне плохо, но мне не помогали. Я никак не мог доказать, что у меня началось внутреннее кровотечение, поначалу ж этого процесса не видно, я его только чувствую. За столько лет уже научился безошибочно распознавать его.
И только спустя какое-то время, когда нога начинала опухать и становилась зеленой, мне делали укол – VIII антигемофильный фактор. Хоть у меня и были с собой все медицинские справки про состояние здоровья, все инструкции, как и когда мне нужно вводить препараты, – тюремные медики это игнорировали.
За пару месяцев до освобождения доктор в колонии вообще сказал мне, что мои лекарства закончились, и, мол, будешь лечиться уже дома, потерпишь. То есть последние два месяца я без уколов сидел, – рассказывает Алексей Головкин.
Выдержать чудовищные пытки
Геннадий Смирнов – 49-летний отец-одиночка и земледел из Ляховичей. В 2021 году был осужден к двум с половиной годам лишения свободы в условиях усиленного режима. Политзаключенного обвинили в сопротивлении милиционеру и оскорблении Лукашенко. За расклеивание листовок осудили и сына мужчины – Вячеслава. Парень отбыл 2,6 года на так называемой химии в Минске: его осудили по статье «оскорбление президента».
Геннадий Смирнов отбывал свой срок в ИК-17 в Шклове. Вышел на свободу в декабре 2023 года и в скором времени вместе с сыном покинул Беларусь. Сейчас Смирновы живут в Польше.
В ИК-17 Геннадий более 200 суток провел в ШИЗО и ПКТ:
– Когда в этих камерах проходили утренние и вечерние проверки, я отказывался здороваться с руководством колонии и читать доклад. Представлялся и говорил тюремщикам, что я незаконно осужденный. Начальник колонии Корнеенко и его заместитель били меня за это по ногам, я при этом стоял на растяжке. После руководство сказало сотрудникам: «К этому осужденному применить все возможные спецсредства и физическую силу».
В ШИЗО было дико холодно. Сами батареи были горячие: когда я о них грелся, получил ожоги рук и ног. Но камеру они не обогревали: тюремщики специально создавали сквозняк – окно было открыто на улицу, окно на дверях также. А на дворе в это время было примерно минус 15 градусов мороза.
Как-то из ПКТ меня вывели на «голый шмон», — вспоминает Геннадий. — Обратно в камеру меня вели очень быстро и вниз головой, кричали. Особенно лютовал начальник режимки Корчевский и его заместитель Галанов.
Вдруг замечаю, что меня ведут прямо головой в металлические двери, открытые нараспашку. Я притормаживаю, но голову сзади все равно разбиваю до крови. Если бы я не среагировал, удар был бы намного сильнее, не исключаю, что череп бы раскололся напополам… Думаю, то же самое тюремщики могли сделать и, скорее всего, сделали с Витольдом Ашурком (Витольд Ашурок – активист из Березовки, трагически погиб в шкловской колонии в мае 2021 года – ред.). И что в его убийстве не последнюю роль сыграл Корчевский.
– Больше всего выбивало почву из-под ног то, что ты никогда не мог предсказать, что может случиться, что сегодня стукнет в голову тюремщику и что он придумает, какое нарушение, – добавляет Анатолий Хиневич. – Ты ничего не можешь контролировать, планировать, ты не знаешь, останешься ли ты сегодня в отряде или тебя поместят в штрафной изолятор, или еще куда. Или лишат свидания. Сложно было что-то планировать: я поэтому заранее писал письма, если мне нужно было поздравить кого-то из родных с днем рождения или другим праздником. Знал, что любой день может стать последним и просто могу не успеть написать это письмо с поздравлением. Выбивало почву из-под ног, что у тебя не было никаких ориентиров, что ты даже своей жизнью не распоряжаешься.
Алексей Головкин говорит, что в колонии самым тяжелым периодом было нахождение в карантине:
– Все время на ногах, нужно стоять по струнке, питание намного хуже и его меньше, чем для осужденных в отрядах. Все это делается специально, чтоб с самого начала отбить у человека охоту качать права и хоть как-то сопротивляться, чтоб он растерялся, испугался и потерял себя. Из-под твоих ног профессионально выбивают почву.
Прилечь в карантине нельзя было. Да и в отряде тоже. Чтоб получить постоянный постельный режим, ты должен быть парализованным или иметь последнюю стадию рака. С моей болезнью мне никаких поблажек не давали.
После карантина Алексея Головкина перевели в отряд для инвалидов.
– Он особо ничем не отличался от других отрядов. Разница, пожалуй, в том, что все “подставы” тюремщики делают там не своими руками, а руками других заключенных, так называемого актива, – говорит бывший политзаключенный.
– Отряд почти на 99 процентов состоял из инвалидов, – продолжает собеседник. – Но были и редкие исключения. Как-то в наш отряд забросили полностью здорового парня, спортсмена. Специально закинули, чтобы психологически давить на него. В нашем отряде ведь не только инвалиды с физическими изъянами были: более половины составляли люди с психическими отклонениями, в том числе бомжи. Вы можете себе представить, какая там была атмосфера. Это то же самое, когда психически здоровый человек находится в психбольнице. Наш отряд считался отстойником и на тюремном жаргоне назывался «викингом». Из-за тяжелой психологической атмосферы я просился в обычный отряд, но мне отказали.
Геннадий Смирнов условия за решеткой называет «средневековьем». До суда мужчину удерживали в СИЗО Барановичей, где мужчина не единожды попадал в карцер, держал сухую голодовку.
– Одна из камер в старом корпусе напоминала колодец: темная, метр восемьдесят на три, в высоту метров пять, узкие двери, нары из разных по длине досок, которые наполовину закрывали туалет. Там же – изогнутая труба с водой, подобие крана. Но прямого доступа к воде не было: ее включал сотрудник. Высоко вверху круглое окно, батарея – в стене, тепла вообще не чувствовалось. Две бетонные тумбы – что-то наподобие стола и стула. Пол также бетонный. Настоящее средневековье, – делится воспоминаниями экс-политзаключенный.
Про стратегию выживания за решеткой
Анатолий Хиневич говорит, что в разные периоды в заключении помогали держаться разные вещи:
– Когда был в СИЗО, то в самом начале еще согревала мысль, что это ненадолго, что справедливость победит, что скоро мы выйдем и покажем им, чья правда. Позже мысли были уже не такие оптимистичные. Но очень помогало держаться то, что получал какие-то весточки с воли, слова поддержки, писал что-то в ответ. Когда переписку почти полностью обрубили, и кроме как пустых, абстрактных слов больше ничего нельзя было написать матери в письме, искал другие формы поддержки. Не снаружи, а здесь внутри, именно в самом отряде искал людей, единомышленников, с кем можно было бы прочувствовать хоть минутку свободы, забыть об этой паранойе, с кем можно поговорить, что-то обсудить, построить какие-то планы, провести время.
Алексей Головкин добавляет, что без поддержки выдержать ад заключения очень сложно. Экс-политзаключенный уверен, что именно благодаря солидарности узники режима не теряют силы духа и выживают в плену, наперекор всему.
– Нельзя терять ни веру, ни надежду, даже когда все кажется очень мрачным, – подытоживает Алексей. – И ни о чем не надо жалеть: мы знали, на что шли в двадцатом, и если цена за желание быть свободным и видеть свою страну независимой и европейской – решетка, значит, оно того стоит.
– Я пишу книгу о пережитом, – делится Геннадий Смирнов. – В ней будут рассуждения и про двадцатый год, и про наш выбор, и про судьбу Беларуси. Я горжусь тем, что участвовал в народном восстании, и если все вернуть обратно – я, бесспорно, сделал бы все то же самое. Ни о чем не жалею. Очень благодарен всем за солидарность и уверен, что мы все еще обязательно вернемся в Беларусь.
Продолжить
